– А они не радикальные?

– Если человек хочет убрать с улицы мусор, разве это радикализм? – с усмешкой спросил он. – Да, я помогаю деньгами ряду организаций. Но они не взрывают людей. Видите ли, в нынешнем исламском мире так много внутренней вражды, возникшей из-за амбиций многочисленных лидеров, что этот мир стал похож на бандитский. Я пытаюсь исправить это, привести всё в нормальное русло, упорядочить.

– Упорядочить что?

– Идею.

– Какую идею? Ведь есть Коран.

– Коран служит только почвой, куда можно сеять что угодно. Коран создан, чтобы его можно было толковать так и сяк. Это относится к любому священному писанию.

– И как же вас воспринимают, Болеслав?

– По-разному. Кто-то предлагает мне возглавить движение, кто-то угрожает… Но давайте же вернёмся к разговору об искусстве. Знаете, так трудно найти собеседника. Вокруг полным-полно образованных людей, но все они напоминают мне мумий. Их ничто не интересует, они убеждены в исключительности своих знаний, ничего не желают обсуждать, им скучно. Они давно определили, каких взглядов им лучше придерживаться, и даже не желают слышать ни о чём другом. Высший свет – один из самых омертвелых слоёв общества.

– Надеетесь исправить их?

– Нет. Таких я трогать не считаю нужным. А вот с молодёжью надо работать серьёзно.

– Работать на базе религиозного миропонимания? – уточнил я. – А вам не кажется, что лучше воспитывать в молодёжи умение мыслить широко? Почему вы не хотите отодвинуть политику подальше? Молодёжи не нужна политика, ей необходимы объективные знания.

– Тут я с вами не соглашусь, Юрий. Во-первых, объективных знаний не бывает. Во-вторых, в стороне от политики прожить нельзя.

– Под объективными знаниями я имею в виду знания, очищенные от идеологической шелухи, которая раскрашивает факты в нужный цвет. Любая идеология – это своего рода закон кровной мести. Каждая сторона готова пойти на всё, лишь бы уничтожить противника. Если не помогают честные аргументы, то в силу вступает фальсификация, затем откровенный обман, а когда и это не даёт результата, стороны идут на физическую ликвидацию противника. И конца этому не видно.

– Что делать? Такова суть политики.

– Суть политики – обман. Надеюсь, вы не будете оспаривать эту очевидную сторону дела?

– Не буду, – сказал Трынчев. – Но для всякого обмана люди находят обоснование.

– О том и речь.

– Вы пишете книги, а не занимаетесь политикой, в отличие от меня. У вас душа художника и вам труднее, чем многим людям, смириться с несправедливостью нашего мира. Но что делать? Я решил приложить силы к тому, чтобы изменить такое мироустройство.

– С помощью радикальных организаций?

– Настанет час, и от них можно будет отказаться. Их можно будет даже уничтожить.

– Как Гитлер в своё время уничтожил своих штурмовиков, с помощью которых пришёл к власти…

Он посмотрел на меня с неудовольствием.

– Не скажу, что мне нравится такое сравнение, – проговорил Трынчев. – Но некоторое сходство присутствует.

– Получается, вы уже сейчас обманываете тех, кого финансируете?

– Меня интересуют лишь некоторые их качества. По выполнении возложенной на них миссии эти качества станут ненужными. – Он задумался. – Да, я обманываю их. В бизнесе и политике нельзя не обманывать. Но не стоит сетовать по этому поводу. Если бы вы только могли представить, Юрий, сколько раз мои «подопечные» пытались обмануть меня и даже предать! Сколько раз я сталкивался с шантажом с их стороны! Но у меня сегодня нет других инструментов, только экстремисты, а у них нет других гарантированных источников финансирования, – он вернулся в комнату и остановился передо мной. – Давайте оставим эту малоинтересную тему. У нас так хорошо получалось говорить об искусстве, а мы снова и снова возвращаемся к политической грязи… Скоро начнёт смеркаться. Вы успели прогуляться с вашими друзьями по городу?

– Нет.

– Тогда предлагаю вам для начала познакомиться с окрестностями, – решил Трынчев. – Я прокачу вас на машине, а затем вы побродите по улочкам. Пойдёмте вниз.

– Ах, – Моника помахала рукой при нашем появлении, – здесь так уютно!

Павел лениво поднял голову, не выпуская сигары из зубов, и подмигнул мне. Он наслаждался. Обычно он был собран, деловит, строг, но сейчас расслабился и смаковал состояние неделания. В беседу он должен был влиться позже.

Болеслав подошёл к своей машине и распахнул дверцу.

– Моника! – позвал я.

– Что? – она с готовностью соскочила с качелей.

– Мы собираемся на прогулку.

Она вприпрыжку подошла ко мне. Яркое солнце било ей в лицо.

– Ты довольна?

– Даже счастлива, – ответила она, – хотя знаю, что через несколько дней расстанусь с тобой.

Она поцеловала меня, взяла меня за руку и потянула к машине. Пальцы у неё были горячие и сухие. Она тряхнула головой рассыпала копну чёрных волос по плечам и лучистыми глазами посмотрела на меня сквозь густую прядь.

– Мы куда-нибудь едем? – спросил лениво Павел, продолжая сидеть на стуле.

В это мгновение раздался взрыв. Мне показалось, что воздух вскипел и окрасился в ядовитый жёлтый цвет. Огонь заклубился, вздулся пузырём, разросся и яростно метнулся в стороны. Автомобиль Болеслава оторвался от земли и в доли секунды разлетелся на куски. Горячая волна ударила меня в лицо, чёрные клочья металла прожужжали возле головы, как разъярённые осы, всё загудело, завыло. Меня перевернуло, яркое синее небо опрокинулось куда-то вниз, словно кусок оторвавшейся декорации. Я стукнулся головой о землю, и песок забил мне глаза.

Какое-то время я ничего не видел и не слышал. Затем в темноте возникли две прозрачные человеческие фигуры. Они быстро приблизились ко мне, совсем не шевелясь при этом. Я узнал моих родителей. Мать обняла меня, я ощутил её тёплые руки вокруг меня, но глазами видел, что она не двигалась, контуры её проглядывавшегося насквозь тела оставались неизменными, как на рисунке. После неё меня обнял отец. Я услышал их голоса, мягкие, неземные, манящие. Не было в мире ничего красивее тех голосов. Они ощущались физически, как вибрация воздуха, как тугие колыхания пространства. Их голоса были живой плотью, они трогали меня, тянули к себе, убаюкивали…

– Я устал, – пожаловался я.

– Тебе только так кажется.

– Но я устал. Запутался, потерялся, – настаивал я, ласкаясь об их голоса.

– Люди не устают. Им только кажется так. Люди никогда не устают. Никто не устаёт. Человек выдумал усталость, чтобы оправдываться. Это такая игра. Это лишь способ получить время на раздумье.

Странно. Мне кажется, что я не понимаю вас, не хочу понимать. Но чувствую, что это понимание уже давно во мне. Чувствую, что я давно всё решил.

– Мы рады, что ты уловил это состояние, – произнёс отец.

– Теперь мы уйдём, – сказала мать.

– Почему? Не оставляйте меня! Я всю жизнь был один, без вас. Вы были мне нужны, но вас никогда не было! Не покидайте меня!

– Не тревожься. Мы всегда рядом. И не только мы. Все рядом. Все с тобой. Ты просто не понимаешь этого.

– У меня кружится голова. – Мои руки поднялись ко лбу. В лицо брызнул белый холодный свет, и я попытался защититься от него, почувствовав острую резь в глазах.

– Очнулся…

Это зазвучал чей-то ещё голос. Родителей не было. Бархатный уют их присутствия исчез. Тело быстро налилось болезненной тяжестью. По плечам и шее расплылась мелкая гудящая дрожь.

– Открыл глаза…

Прислушавшись, я попытался расчленить его на крупицы и снова собрать воедино, чтобы проанализировать, кому он принадлежал, но так и не сумел.

– Юрий, ты меня слышишь?

– Слышу, – мне с трудом удалось разлепить оплывшие губы. – Кто это?

– Это Миша. Ты не узнаёшь меня? Миша Соколов.

– Где?… – Передо мной плавали мутные пятна. Лицо говорившего мне не удалось разглядеть, но голос его я узнал. – Где я?

– В больнице. Как ты?

– Херово… Устал… Хочу обратно…

– Обратно? Куда? Ты о чём?